Перевод Натальи Абрамян
Клочок за клочком таяла зима. Я такого мокрого таяния никогда не видала. Боялась, что размоет-унесет почву и скелет земли останется голым. Местами уже обнажилась душа земли, и ясно видно было, как дерево вонзает свои когтистые корни меж рёбер земли. Но если снег в горах решил растаять, то когти уже не спасали. Вода ударит с размаху, размозжит спину дереву, пробежит-протечёт поверх него. Такое мокрое таяние, такая жестокая весна и… дядька мой… Бедняга. От тепла в горах размяк и слежавшийся снег. От вешних вод река поднялась, вода покусывала, срывала-уносила берега. А на берегах и дома были… и дядька мой. Бедняга. Весна с её водами, таянием, со всем, что было хорошего и дурного, с грехами и ошибками – всей тяжестью судьбы задавила моего дядьку, и он… Несчастный человек… не вынес половодья жизни. Инсульт. Правая сторона отнялась, совсем ослабла, особенно – рука. Жалко было правую сторону моего дядьки, хоть бы левая была. Но ослабла-отнялась правая, и, скособочившись влево, он кое-как влачил своё существование. Левая сторона пока ещё заботилась о правой, потому что, подобно сиамским близнецам, правая и левая стороны моего дядьки имели одну голову, один позвоночник, одни сосуды… Сердце тоже было одно. Но так жаль было отнявшуюся правую часть моего дядьки, особенно – руку. Вот это была рука так рука. В советское время что это была за рука!.. Десница секретаря ЦК – как ударит по столу… все со страху цепенели. Всякая поставленная этой рукой подпись даровала кому-нибудь жизнь, каждое движение – миллион. На Севане этой рукой он положил на тарелку Брежневу рыбу, сваренную прямо тут же, в той же севанской воде, этой рукой налил коньяку лидеру и чуть было не решил Карабахский вопрос – одним движением этой самой руки и без кровопролития. Вот такая это была рука. Уж не говорю о днях молодости, когда он повёз любовницу в горы, и чтобы та не замёрзла, сжёг советские деньги, устроил костёр – как раз правой рукой. Что ещё сделал, не наше дело, однако ж… Чтобы в горах Армении человек разжёг костер и согрелся – можно ли себе это представить? Это сколько же денег надо сжечь этой самой рукой – никакой денежный станок не выдержит. Вот такой всемогущей была умершая правая рука моёго дядьки, и мне было жалко. Не хотелось бы, совсем не хотелось… Хоть бы левая была.
Умерла правая половина моего дядьки – правая часть мозга, правый глаз, правое ухо, правое плечо, правая рука… дядька стал левшой, на все в мире смотрел и воспринимал теперь левой половиной. Но больше всего жаль было правую руку… её не было. И он был вынужден, поскольку левой писать не умел, с началом весны отправить цыганской почтой – из уст в уста – открытое письмо: «Слушайте, чего это вы – разве я плохим родичем был? Когда нужно было, преподносил подарки, вам лестные слова говорил, улыбался, принимал вас у себя честь по чести, потчевал как надо… Значит, я дурным был, раз теперь некому мою дверь открыть».
Письмо дошло, когда клочок за клочком таяла зима. Такого мокрого таяния я ещё не видала. Расстроилась. Сильно расстроилась. Это ужасно, когда смерть не разом поражает человека, когда одна из твоих половин умирает раньше или позже другой и ты, кроме забот о своей жизни, заботишься ещё и о своей половине. А уж таяния, таяния даже человек, живущий двумя половинами, не вынесет, такого мокрого таяния… чего уж говорить о бедном моём дядьке, чья правая половина умерла, особенно – рука.
Когда растаял снег в горах, размозжило спину тополю … что сто′ит вешним водам размозжить дереву спину! – прошли, пробежали через него, смыли, унесли с дорог пыль и землю, деревья и ветки, оставшиеся с прошлого года надежды и разочарования, и уже нечего было уносить, я пошла проведать своего дядьку. У бедняги отмерла правая половина, особенно – рука, и ветер хлопал его дверьми. Бедняга лежал, туго запелёнутый в свою боль и заброшенность. Неподвижный. Пропадая под грязным одеялом. Натянув на голову старую шляпу. Как забытая в дровяном сарае вещь. Я рассердилась: «Эй, дядя, – сказала, – ты чего это раньше времени умираешь? Правая твоя сторона умерла, но слава Богу, ты же не из одной половины состоишь, левая есть. Вставай, заставь руки двигаться, заставь ноги ходить… если ты умрешь, ясно, и тело твоё умрет». Его левая рука мучительно потянула, поставила на пол мертвую ногу, потом он, обливаясь потом, сунул себе за пазуху мёртвую правую, потом убедил свою голову принять вертикальное положение и, постанывая, сел. Попросил у меня воды… Клочок за клочком таяла зима. Такое мокрое таяние… Да что там вода… я ему и гаты принесла. Выпил, сунул руку под подушку. «Дай руку, – сказал и положил мне что-то на ладонь, – берёг на чёрный день. Берёг для того, кто мне на последнем издыхании воды подаст». Мне захотелось убрать руку. «Я же не за тем… я тебе и гату принесла». Он своей единственной рукой накрыл мою ладонь, согнул на кольце мои пальцы. «Твоё», – сказал.
Я шагала среди размякших снегов, и сердце ныло. Вспоминала, до чего продрогшей и холодной была живая рука дяди, как он силился согнуть мои пальцы… Кольцо будто жалило меня – что оно за столько лет дало своему хозяину, чтоб мне дать?.. Ошвырнула. Отошла на шаг, подумала, что дядька мой ещё при жизни остался без присмотра, кто же за ним за умершим смотреть станет? Нашла кольцо в снегу – продам, камень на могилу поставлю. Вытерла платком налипший снег, опять сжала в кулаке. Немного прошла. Вспомнила, как он лежал заброшенный, запелёнутый в своё одиночество, и снова пожалела его правую сторону – умершую правую половину мозга, правое плечо и особенно руку… По моей совести пробежал холодок – я вздрогнула. Оно мне надо? Снова зашвырнула кольцо в снег. Немного прошла. «А ты что-нибудь приберегла для того, кто тебе на последнем издыхании воды подаст, или от жажды хочешь помереть?»
Подняла кольцо. Вытерла платком. Сжала в кулаке. Зашагала. Решила, куда понесу, как продам, за сколько продам… «Дядька помер». А Бог? Он же всё видит. Теперь подумает – стакан воды своему родственнику продала. Больно мне надо… подпрыгнула что было сил и закинула кольцо далеко-далеко… Зашагала… Такая мокрая весна… такое холодное таяние… Пальцы у меня горели. Лоб щипало от морозного запаха. Туфли промокли насквозь… Посмотрела на дырявые туфли. «Идиотка, – сказала самой себе, – кто это за умершим вслед умирал?»… По просевшему снегу нашла то место, куда упало кольцо. Нагнулась. Покопалась в холодном снегу. Господь сам видел, как дядя, забыв о своей умершей правой стороне, своей озябшей от покинутости левой всю свою боль, таяние и половодье, умершую правую сторону, свою брошенность – всё своё наследство вместе с кольцом положил в мою ладонь и согнул на нём мои пальцы. «Твоё», – сказал.
Едва-едва смягчившиеся холода, такое холодное таяние и такая мокрая весна… Мне было холодно. Оно мне надо?
2007
